Я ЛЮБЛЮ ВАС ОБЕИХ – ПОЭТИКА БОЛИ

Сначала всё шло прекрасно, их счастье было нереальным, щедрым, абсолютным, как переполненная, бездонная чаша с божественным нектаром. Каждый день был пропитан счастьем насквозь, они были круглосуточно, безоговорочно счастливы – просыпались и засыпали счастливыми, а ночью видели счастливые сны. Они не спорили и не ссорились, счастья было столько, что оно заполняло все поры кожи, все фибры души, все сосуды головного мозга. Все мысли словно были откачены, пустоты заполнены счастьем, а люки надежно задраены, чтобы ничего не мешало быть счастливыми безмятежно. Они качались на волнах счастья в истоме и отупении, наслаждались друг другом молча и лениво, чувствовали себя сытыми, неповоротливыми, обкормленными счастьем.

Когда уже стало казаться, что все желания сбылись и бОльшего от жизни ждать невежливо, что скоро станет скучно и неинтересно, судьба хитренько улыбнулась в затуманенное зеркало будущего, томно прикрыла глаза, лениво взмахнула прозрачной рукой, словно отсылая неугодного, надоевшего фаворита – и отныне их стало трое, он полюбил другую.

Они – два катета равнобедренного треугольника, острый угол которого терзал уколами страсти и ревности их кровоточащие сердца, и Лолита – тонкой струной, звонкой тетивой натянутая между ними гипотенуза. Лолита – девочка, прелестный ангел, исчадие ада, соблазн и ненависть. Отныне, разлученные Лолитой, они оставались вместе, благодаря ей. Лолита стояла между ними, но соединяла их руки и мысли. Без неё их союз был бы невозможен и не нужен.

«Я люблю вас обеих», – говорил Он, и Она верила, но знала, что любит Он их обеих, пока нет необходимости делать выбор. И знала, что если выбирать придется – у Неё нет шансов. «Она же такая молодая», – оправдывался Он и весь светился нежностью, и Ей нечего было возразить, потому что пропасть между Ней и 19-летней Лолитой была страшная, непреодолимая – 10 лет. Лолита улыбалась с ТОГО, чудесного, невозвратимого края пропасти под названием Невозможная Юность, – недосягаемая и неуязвимая, обожаемая и простодушно-коварная, как Манон Леско.

Лолита ускользала, Он терзался, Она утешала Его. Приходила, когда Он, отчаявшись ждать Лолиту, разрешал Ей прийти, в Его неуютную одинокую квартирку, кормила Его вкусными борщами и котлетами, варила Ему кофе с корицей, слушала Его сомнения по поводу верности Лолиты, старалась их развеять, говорила «она тебя любит», а сама умирала от боли. Боль теперь всегда была с Ней. Она прижимала руки к груди, чтобы боль утихла, и лежала тихонько, свернувшись клубочком, как большая кошка, на диване, пропахшем сладкими духами Лолиты.

Она никогда не видела своей счастливой соперницы, только ощущала Её незримое присутствие всюду – запах духов, забытые перчатки, писк смс-ки, тень нежной отрешенности или угрюмости на Его лице, комната, в которой, казалось, всё замерло в ожидании лукавой Манон… Но однажды Он спросил, заглядывая Ей в глаза: «Ты хочешь посмотреть на Лолиту? Мы были за городом на пикнике, и я фотографировал… Правда, хочешь?». Она ответила, что, конечно же, очень хочет, хотя предчувствовала – не нужно этого делать, любопытство боролось в ней с осторожностью, но главное – она, как и прежде, не хотела выдать своей душевной боли, предпочитая казаться невозмутимой, бесстрастной. Он ещё раз пристально посмотрел на Неё, сверяясь с какими-то своими внутренними советчиками, но Она сумела улыбнуться максимально добродушно, а Ему очень хотелось показать свою Лолиту…

Она не знала, что бывает столько боли, Она не знала, что боль парализует и выгрызает изнутри, Она не знала, что душа находится где-то в горле и трепещет там испуганной птицей от неистового биения сердца, и страшно, что оно разорвется и замрет, и невозможно никак унять эту огромную, дикую боль. Потому что Лолита была невыразимо, невыносимо, несказанно прекрасна. Восторг юности окружал её золотым ореолом, который невозможно было не замечать, которым невозможно было не любоваться. А самое главное – только теперь Она ощутила, насколько Он влюблен в Лолиту. Каждый кадр содержал этот ракурс обожания, каждый кадр добавлял Ей порцию боли, но Она продолжала улыбаться.

Потом Лолита бросила Его, и Он молчал, оглушенный, несколько недель, позволяя Ей быть рядом, водить его за руку, заботиться о Нём. Они были словно пациенты одной палаты – им обоим было больно, но Она к своей боли уже привыкла, а Он ещё корчился в болевом шоке. Ещё больнее Ему было оттого, что сейчас Он яснее сознавал, сколько боли Он принёс Ей невольно. Теперь уже не Лолита связывала их, а боль. Они барахтались в ней, цепляясь друг за друга, тонули вместе в океане боли, как некогда вместе качались на волнах блаженства.

Он выкарабкался первым, потопив Её окончательно. Сакраментальное «нам нужно расстаться» застало её врасплох – казалось, что кризис миновал, и она уже стала робко надеяться, что скоро всё будет, как прежде, как когда-то. Она не смогла доиграть свою роль до конца и уйти со сцены, сохраняя маску невозмутимости – Она рыдала и кричала, укоряла и обвиняла, умоляла и протестовала, боль прорвалась и хлынула горячей лавой, но это уже ничего не изменило. Он был неприступен, Он больше не хотел компромиссов, Он отгородился от Неё – от боли, от воспоминаний, от Лолиты, от чувства вины, от ненужного прошлого…

Она ещё долго мерзла по вечерам под Его окнами, бродила одиноко по двору и выла, как собака, которую вышвырнули на мороз. Её бы согрел сейчас и самый маленький кусочек того безмерного счастья, которого когда-то было так много, так слишком…

 

Автор: Маргарита Царик